---

В этом композиторе, который олицетворяет собой целую эпоху в музыкальной культуре республики, и сегодня – накануне юбилея – есть что-то от бесхитростного ребенка, искреннего и немного наивного. Кажется, Еркегали-ага не отождествляет себя со своими произведениями, давно обретшими самостоятельную жизнь, а также со своей нешуточной славой. Будь по-иному, созданные им произведения (оперы «Алпамыс», «Камар Сулу», оратория «…», симфония «…» и др.) не принадлежали бы сегодня мировой классике.

- Еркегали-ага, объявлена дата Вашего юбилея. Между тем в энциклопедиях Англии и Швеции год Вашего рождения – 1932. Почему?

- Можно я начну издалека? В июле 30-го года в Каркарале ... области проходила Всеказахстанская ярмарка, которую почему-то называли ярмаркой бедных. В то время мы жили в Шубартауском районе ... области. Младший братишка моего отца Айткали, в ту пору работавший секретарем сельсовета, 1 августа 30 года возвращался с этой ярмарки и завернул к нам домой. В этот день, рассказывал он, «как раз ты появился на свет». Таким образом, по казахскому летоисчислению я родился в год Лошади, под звездой Льва. Почему меня «омолодили» на два года? Весной 1931 года в Шубартау произошел «переворот» и всего на полтора месяца вместо советской воцарилась власть партии Алаш. Восстановление Советской власти и последующие репрессии «алашевцев» сопровождались стихийным уничтожением всех документов. Скорее всего тогда и пропала метрика о моем рождении.

Еще, возможно, меня «омолодили», чтобы не остаться без наследника. Дело в том, что у меня был старший брат 1920 года рождения. В 1940-м, сразу после окончания строительного техникума, он ушел в армию, там началась война, на его ровесников в аул потоком шли похоронки и сообщения о «пропаже без вести». Правда, он вернулся, но только в декабре 1946-го. Так вот, пока он воевал, и родня со страхом ждала вестей с фронта, в 1943-ем умер его сын, который был лет на пять старше меня. А вскоре начался призыв парней 1926-1927 годов рождения, следом ждали мобилизации моего поколения – никто ж не знал, что война закончится в 45-ом.

За 30-й год моего рождения говорит и тот факт, что в 1937-м меня отдали в первый класс. Потом, я помню голодомор 32-34 годов – мать не спускала меня со спины и потому до сих пор вижу эти пейзажи как бы «с высоты»: деревья и травы, стелющиеся под напором сильного ветра, соприкасающиеся друг с другом оттороченные мехом борики совещающихся аксакалов... Сильнее всего в память врезались мертвые женщины на обочине, обнимающие своих детей.

Потомок Орман-ата

Отец мой был акыном и муллой. В 1934-ом, в 49 лет, он участвовал во «Всеказахстанском слете народных талантов» в Алматы. Тогда видел Жамбыла, который благословил их всех, но сам, рассказывал отец, не пел. Наш 13-й по счету предок Орман оставил после себя такую легенду. Якобы во сне к нему явился некто и спрашивает: «Ореке, выбирай, - скот или песня?» Ведь денег тогда казахи не знали. А мой далекий предок возьми и легкомысленно скажи: «Э-э, буду я в навозе ковыряться! Дай ка мне лучше песню». С тех времен в каждом из 13 колен нашего рода – или акын или музыкант. Но вот мои трое детей – ни один не связал свою судьбу с музыкой. Дочка, правда, закончила музыкальный колледж им. К.Байсеитовой, но продолжила учебу на режиссерском факультете театрального института. Сын – скульптор, другой сын - ....

В школе, …летним, меня одним из первых приняли в так называемое «Общество безбожников», выдали членскую книжицу, я дорожил ею и гордился своей принципиальностью, так все знали, что отец мой мулла. Прихожу из школы, отец читает свой намаз. Я, как порядочный безбожник, решаюсь прервать его намаз, смело заявляя: «Отец! Я стал членом «Общества безбожников». И демонстрирую серую книжку. Отец не смотрит на меня, продолжая намаз. Затем, не поднимаясь с колен, молчит некоторое время. Аккуратно скатав молитвенный коврик, снимает со стены юрты камчу. «Что ты сказал, сынок?» Я, опять же гордясь собой, отчетливо, как нас учили: «Я вступил в «Общество безбожников!» ...Ох, и отстегал он меня! Плотно прикрыв створки двери, не говоря ни слова, прошелся по моей спине вдоль и поперек. В общем, пришлось мне «искать пятый угол» в нашей юрте.

Наутро отец самолично повел меня в школу. А тогда, как известно, в ауле все доводились всем разнообразной родней, в том числе директор школы. Отец строго к нему: «Ты знаешь, что я мулла, почему наставляешь сына против родителя? Отныне я тебе не доверяю, и сына в школу не пущу». Месяц я просидел дома взаперти, размышляя над своей горькой судьбой: не успел стать примером для одноклассников, сбросив узы отсталого прошлого, как на тебе – уже и оконфузился. Только после визита к отцу первого секретаря райкома Лепсы, который извинился за «перегибы» и попросил «не отлучать парня от знаний», я вернулся к учебе.

Кстати, мы из одного района Лепсы с коллегой Муканом Тулебаевым, только он из соседнего колхоза Ульги. В молодости я шутил про нас: «Два народных СССР из одного колхоза!» В войну одно время я жил в Ульге у братишки отца; отсюда мы с Муканом за несколько километров ходили в школу. Из всей одежды – штаны из кожи, полушубок из овчины, которые, очевидно, плохо выделанные, страшно шуршали при ходьбе. Помню, поднимаемся на заре, мать сыплет мне в карманы по горсти кукурузы: «Из этого кармана съешь по пути туда, а из этого – когда будешь возвращаться». Дорога в школу занимала целый час: идем с Муканом, шурша штанами, грызем зерна, как правило опустошая оба кармана «по пути туда».

Мой отец пережил революцию, коллективизацию и жестокий голод, но часто, мне казалось, даже слишком часто, повторял: «Сынок, даже если будешь умирать с голоду, не воруй». Так я и не представляю всю жизнь, как это – воровать, это для меня такое же странное явление, как инопланетяне. Хотя в войну мы, дети, хлебнули лиха, работая вместо мужиков: помню, как мы, 11-12 летние, вцепившись в сеть, вытягивали рыбу из Балхаша... В этом году - 69 лет, как я беспрестанно тружусь. Молодые в армии, постарше – в трудармии на строительстве железной дороги. Позже я узнал, что именно в те годы Транссибирский экспресс протянулся до самого Дальнего Востока. Спасала рыба: взамен давали муку, иногда даже чай и сахар.

Нынешний колхоз им. М. Тулебаева в те годы был подхозом от Балхашского меде-плавильного комбината. Летом там выращивали арбузы, дыни, огурцы, помидоры. Ребята проторили путь из школы через эти огороды подхоза, воруя «дары природы». Но я, не оглядываясь, спешил уйти вперед. Меня нагонял дружок Жалгасбай Бекайдаров, протягивал зеленый помидор: «На, подкрепись, хоть ты и не трудился». И часто я, борясь с собой, ел: пока добирался до дома, успевал как то успокоить свою совесть и страх перед отцом. В оправдание говорю сам себе: все-таки голодному мальчишке было трудно держаться жестких нравственных норм. Но, только постарев, я в полной мере осознал неизмеримую ценность такого воспитания - .

В 1991-1993 годах я занимал пост министра. Это был, если помните, период исторической «прихватизации». Мои уже взрослые самостоятельные дети пытались брать меня штурмом: «Папа, там вот есть кафе одно, отдай его нам». Я их прогонял со словами, какими наши предки отграничивали чужое: «...» - «это не собственность твоего отца». «Пожалеешь ведь, вон все берут!» - не раз упрекали меня сыновья. Как бы то ни было, мне дорога моя правда: в этой непредсказуемой жизни я никому не сделал зла и старался жить по совести.

«Нас всех - четыре заики и один кривой»

- Правду говорят, что Вас поддерживал сам Ахмет Жубанов?

- Когда Жубанова спрашивали: «Аха, сколько вас в Союзе композиторов?», он, человек с юмором, бывало, отвечал: «Нас всех - четыре заики и один кривой», подразумевая Брусиловского, меня (я неуверенно произношу согласные звуки), ..., ... и себя. Прежде консерватории, которую я закончил в 1957 году, я четыре года отучился в музучилище под началом Латифа Хамиди. Он и повел меня на первом курсе вуза, в 52-м, к Брусиловскому, своему другу и ровеснику – оба они 1905 года рождения с такой реккомендацией: «Возьми его в свой класс, похоже из него будет толк».

Ахан, как известно, был близок с Габитом Мусреповым, я тоже четверть века дружил с Габитом, несмотря на разницу в возрасте 30 лет. Когда мой старший товарищ умер, Ахан держался, не плакал. Но однажды расчувствовался: «Гляну вперед – нет моего Габита, оглянусь вокруг - нет моего Габита. Осиротел я без тебя, брат!» - и в слезы. Но тут же сам себя и окоротил: «Не буду гневить Создателя: есть у меня и друг, и брат Еркегали». Такими мы сделались близкими друзьями.

«В трудную минуту рядом с нами был Брусиловский: после Бога нас хранил Евгений», - не раз говорил Ахан. Тот приехал в 1932 году, уже выучившись, из Ленинграда. И вот Ахан рассказывал, как в 1937-ом, когда ночами «черный ворон» нес в дома опустошение и смерть, все уцелевшие интеллигенты после заката солнца, не сговариваясь, собирались на квартире у Брусиловского. Сидели там ночь, а на заре, как дар Божий, несли себя к семьям. А для меня до сих пор загадка: почему Брусиловский, русский до мозга костей, окончивший Петербургскую консерваторию вместе с Римским-Корсаковым, Шостаковичем, так проникся казахской тематикой? Он собрал и обработал по 80-100 степных песен для своих опер «Кыз Жибек», «Ер-Таргын», причем в этих ариях он умудрился сохранить зерно оригинала. Не будь такой его кропотливой и внимательной работы, неизвестно, прижилась бы в нашем искусстве опера. Ведь не прижилась же она у узбеков и таджиков, тихо сошла на нет.

- Вы всегда были довольны исполнителями Ваших произведений?

- Первой исполнительницей моих вещей была непревзойденная Роза Джаманова! А начинали мы совместную работу в 1958 году: оба тогда молодые, она за три года до этого окончила консерваторию. Роза внимает, а я, подыгрывая себе на рояле, истошно кричу, входя попеременно то в образ Камар, то Ахмета из оперы .... и других. Тогда бедная Роза однажды не выдержала: «Ереке, айналайын, не пой, пожалуйста, я и так пойму». Голос у меня еще тот!

В опере «Алпамыс» партию джунгарского хана Тайшы очень колоритно пел баритон (?) Шора Умбеталиев. Когда он выходил – мрачный и сильный – сцена будто вот-вот расколется надвое, и все сразу начинали переживать за исход схватки казахов с джунгарами. Шора – астраханский казах, настоящее имя его Александр. А в роли Мыстан там же Алма Оспанова выступала такой сложной, раздираемой изнутри страстью ко злу и наживе, что, казалось, тут, на сцене и сгорала, не сумев победить в себе эти пороки. Сопрано Вера Епанешникова в роли матери звучала будто целый хор – казалось, люстра в зале звенела. Это не только великолепная техника российской школы, кстати – ведь Вера Ивановна из репрессированных, ссыльных. Благодарен я также за успех этой оперы большим артистам Айгали Досымжанову, Мурату Мусабаеву, ... Жылысбаеву, Кенжетаеву.

Стимул для творчества

- Все ли Ваши оперы имели такую же благополучную судьбу?

- Нет. Полвека прошло, а до сих пор помню, как обошлись с моей «Камар сулу». В 1962 году режиссером был Канабек Байсеитов. И вот прихожу на репетицию – а кругом авторитеты, я молод, трушу немножко – вся партитура красным перечеркнута. Что это, спрашиваю? «Көпір», отвечают. На латыни это слово означает «сокращение». А Канекен Байсеитов (?) оны қазақшаға басып алып, көпір дейді (?). Прихожу назавтра – снова три страницы перечеркнуты – снова көпір. В итоге 42 минуты второго акта «Камар сулу» дожали до 17. Удалось хотя бы отвоевать один ансамбль. В те времена ансамбли в операх были не в моде, в основном вводили соло и дуэты. В «Камар» это было как бы новым приемом: все артисты поделены надвое – это сторонники Ахмета и Нурым – и поют в 12 голосов. Этот момент (какой именно?) недопонял Байсеитов и ошибочно обозначил как көпір.

- Творчество, говорят, хорошо стимулируют такие трудности, а также борьба с завистниками...

- Мне было не труднее чем всем. Я и особым талантом себя не мнил, поэтому не завидовал, а трудился себе как муравей. После моей женитьбы в начале 60-х к нам приехала моя мать с тремя своими внуками. Квартиры нет, вся зарплата 90 рублей, не хватало ни на еду, ни на одежду на всех. Но меня почему то это не задевало глубоко за сердце: может, характер такой. Однажды Куддус Кужамьяров заметил: «Всем Еркегали хорош, только один у него минус – не может дать достойный отпор обидчикам ». А жена моя Клара: «Кулеке, зачем нам этот отпор, пусть их...»

Правда, сидела и сидит до сих пор во мне боязнь, не трусость ведь это: как бы не причинить кому-то зло – вольно или невольно. Да и для зла нужна ведь причина, а не было такой. При Кунаеве я 25 лет возглавлял Союз композиторов – это своеобразный рекорд, так ни до меня, ни после никто этот срок не выдерживал. Будь я завистливым, не помогай ближнему и дальнему, было бы у нас на ту пору пять композиторов-«Народных артистов СССР»? Ни в одной республике бывшей империи не было такого. Правда, все они уже ушли, один я остался: в 1991 году умер Мукан Тулебаев, в декабре 93-ого – Газиза Жубанова, в апреле 94-го - Куддус Кужамьяров, летом 95-го – Нургиса Тлендиев. Первым среди композиторов это звание получил Тулебаев, я – вторым.

- А первая народная СССР - Куляш Байсеитова?

- И было то ей всего 23 года. В 1936-м на Декаде она получила это звание вместе с Лемешевым. Кулекен не была суперпевицей, но была великой трагедийной актрисой. В этом – зерно, соль ее личности. Как она двигалась по сцене, смотрела, будто забыв про себя настоящую, как она пела свой жоктау по Толегену – буквально весь зал плакал, даже мужчины. После этого только в 1959-м, по итогам декады казахстанского искусства в Москве 1958 года, Мукану Тулебаеву за оперу «Биржан-Сара», Розе Джамановой, Ермеку Серкебаеву, Шакену Айманову, Хадише Букеевой, актрисе русской драмы ... (имя?) Харламовой дали «Народного артиста СССР». В то же время я закончил Московскую аспирантуру и, проигнорировав мои робкие возражения – я тогда хотел только писать музыку – назначили руководить филармонией.

Опыт сердца

- И снова вынудили стать безбожником-коммунистом?

- Недавно только осознал, что верую всю жизнь, хоть и учил суры Корана. А партия... Это как бы внешняя, видимая миру жизнь. Настоящая-то жизнь – внутри. Вот приобрел лет десять назад Коран, выучил суры, которыми поминаю дорогих мне людей. Верю в Слово Писания, даю свой аксакальский бата, перед дорогой обращаюсь к аруахам.

- Но Ваша опера «Целина» - явный партийный заказ.

- Когда пишешь музыку – неважно к чему – всегда «включаешь» сердце, иначе не напишешь. А суть целинной эпопеи я понял позже: два миллиона гектара казахских земель подверглись нещадной эксплуатации, варварскому налету – по-другому не скажешь. Позже, став народным депутатом СССР, я однажды минут 15 выступал перед Горбачевым, озвучивая свою боль за землю предков. Ведь кем оказались комсомольцы-добровольцы? Я запросил все архивы о них – большинство с уголовным прошлым, часть явилась в Казахстан прямиком из колоний...В 1954 году сняли Жумабая Шаяхметова с ярлыком «националист» за то, что он был против целины, говорил: «Республика освоила под зерновые 10 млн. гектаров, этого достаточно».

Целина наряду с полигоном в Семее –национальное бедствие прошлого столетия: сколько могил наших предков осталось под колесами тракторов, сколько рек и озер обмелело и высохло! Такова была моя позиция депутата ( ... полное название и год) в ... году. Вмесете с тем, как ни крути, это уже история нашего народа.

Но: в 1982 году оперу «Целина» отметили первой премией «Всесоюзного конкурса оперных спектаклей», слабую вещь вряд ли отметили бы. Ну а нравится она или не нравится – это вопрос индивидуального эстетического восприятия, во-первых. Во-вторых, либреттно, конечно, не лишено конъюнктуры, персонажи – Брежнев и Кунаев, закрома Родины и т.д. Но лирику искреннюю из- этого некоторые не видят. Прообраз героя из «Целины», русский тракторист, который сорвался в Есиль и лишился обеих ног, до сих пор жив, между прочим. Завидев меня, кидается обниматься.

Протекционист

- Случалось ли Вам злоупотреблять своими служебными полномочиями?

- Однажды повстречался с главным режиссером одного театра, не буду без его ведома называть имя. Благодаря вам, - говорит, я стал человеком, помните? Я, к своему стыду, сразу не вспомнил. Оказывается, лет двадцать назад он не добрал один балл в театральный, в класс Хадиши Букеевой. А я был в приемной комиссии, и видел этого таланливого парня. Что такое один балл! Я пошел к декану: мол, талант из Шымкента, причем сирота, вырос у родственников, нельзя ли его на другой факультет взять. В общем, злоупотребил.

А однажды, будучи в театральном институте рано утром ждет меня первокурсник. Я, говорит, из Атырау, хотел на кюй-домбре играть, а меня посадили на бас домбыраға. Ну, пригласил я декана Коша Мухитова, Габидоллу Дастанова, Батиму Балгаеву, он и сыграл перед ними – да как! Только искры летели! Потом им говорю: «Разве много у нас таких самородков? Почему бы не взять его в класс күй домбры?. Выяснилось,что у них не хватает часов: так я издал приказ «об уменьшении нагрузки на 150 часов», опять, выходит, злоупотребил. Так вот, позже этот парнишка вырос в знаменитого Каршыгу Ахмедьярова, нашу национальную гордость. Зачем же он так рано умер?! (Каршыга Ахмедьяров скончался 7 июня т.г. – Ред.).

В те годы проводилось много фестивалей, в том числе в рамках «пятилеки» Союза композиторов. Мы делили 19 областей республики на пять условных частей и и за пять лет все их как бы «прочесывали». Так я познакомился в Нарынколе Алматинской области с родителями Бейбута Дальденбаева. Отец его нашел меня, говорит: хотим быть рядом с единственным сыном, в Алма-Ате, а жить негде. Тогда ведь квартиры выдавал горсовет, я и применил где надо свои полномочия председателя СК, а к творческим тогда относились несравнимо внимательнее, и выхлопотал им трехкомнатную квартиру.

Что толку перечислять эти факты? Скажут, похваляется старик. Добро ведь ествественно, как воздух, на нем, мне кажется «замешана» суть человеческая. Негоже хвалиться, надо забывать про это. Там, наверху, без тебя все посчитают: и содеянное тобой добро, и зло, и за все воздастся - если не тебе и детям, то внукам и правнукам. Я всегда чувствовал это, и старался помочь.

- Конечно, легко быть добрым, когда обладаешь властью....

- Ну, если совсем нет механизмов, то пусть человек обуздает хотя бы свои пороки и не вредит. Тоже большое дело. Напомню себе еще случай моей протекции – уже не человеку, но искусству. Когда Ахан (Ахмет Жубанов – Ред.) создавал свой оркестр им. Курмангазы в середине 30-х, в нем не нашлось места для сакрального кылкобыза, с которым создавал свои великие откровения Коркыт ата почти шесть столетий назад. Вместо него быстро изобрели үш шекті қобыз, современный төрт шекті қобыз. Так стал забываться струнный кобыз.

Ахан стоял на той точке зрения, что, мол, все кюи «произошли» на Западе республики. Между тем традиций игры много: Атырауская, Мангыстауская, Уральская, далее это школы Орды, Таттимбета. Под Алматы есть станция Байсерке – по имени сильнейшего кюйши ... годов. Ахан, например, несправедливо считал сложнейший кюй Таттимбета не кюем, а «песней в сопровождении домбры». Так вот эти «западники», как их прозвали, с подачи уважаемого Ахана закрепляли это частное мнение, собираясь в консерватории и озвучивая кюи западного происхождения – Курмангазы, Даулеткерея, Дины и др. Так едва не начали забываться богатейшие и уникальные кюи от Старшего жуза, а также восточные. И вот в музыкальную жизнь республики вошли представители моего поколения, которые понимали ошибочность таких взглядов. Придя в консерваторию в 1967-ом, став (кем - должность?), буквально через год я открыл два новых класса – кюев Восточного Казахстана и кылкобыза. Утвердить эти новые стандарты мне помог замечательный кюйши Магауия Хамзин. В ту пору было два сильных кылкобызиста, знакомых мне еще по филармонии - Жаппас Кадамбаев и Даулет Мыктыбаев, обоим уже под семьдесят. Не смущаясь их возрастом, я призвал в консерваторию Жаппаса Кадамбаева, поручил ему шесть студентов. Однако через год, к моему превеликому горю, Кадамбаев умер. После чего на меня написали аж в Москву «домалақ хат», анонимку: Рахмадиев, мол, «собирает в консерваторию неграмотных-сауатсыз стариков-казахов, игнорируя людей со стажем и званиями». А в те времена как? В общем, затаскали меня по отделам ЦК.

Устал я тогда, конечно, но стоял на своем: кыл-кобыз был есть и будет у истоков музыкального исполнительского творчества нашего народа. Другие его виды – вторичны. Да ведь и сами европейские теоретики признали, что из этого инструмента «выросли» и скрипка, и виолончель, и контрабас. И что – теперь мы должны своими руками зарыть этот источник мирового исполнительского искусства в землю? Эти «неграмотные старики» - живые носители древней культуры, которая сформировала потом особое мировосприятие! И только они смогут передать эту уникальную информацию дальше. Высохнет этот источник – высохнет и все искусство кобыза. Такая нешуточная была борьба – зато сегодня сохранился этот уровень понимания в сотне профессионалов-кобызистов и теперь искусство Коркыт-ата не умрет.

Я не боялся любить

- Говорят, Вас - «слишком интеллигента» на посту министра - часто использовали. Вас это не обижает?

- Нет - я никогда не боялся помогать людям и быть искреннним. Бывало, «давили» - но это были такие авторитеты, как Аскар Токпанов. Что и говорить, он был, конечно, хулиган, независимый, может, слишком – что думал, то и говорил. Но с другой стороны, не всякий себе это позволит, только сильная личность. Кроме того, он – один из первых профессиональных режиссеров, учился в Москве, прекрасно знал систему Станиславского и талантливо и эффективно внедрял ее на нашей сцене. Однажды в начале 90-х, в бытность мою министром, он явился ко мне подозрительно кроткий, тихий. Еркеш, говорит – так он меня называл, есть у меня одна несбывшаяся мечта – в нашем академическом так и не дали поставить «Абая». Обаев (Есмухан Обаев, ныне директор театра имени Ауэзова – Ред.) сидит в Семее, отправь меня туда, пожалуйста для его постановки. Я уже старый (а было ему в ту пору ...), а другого мне ничего не надо. Я не мог не уважить просьбу корифея и устроил ему эту работу. Через два месяца Аскар-коке Токпанов вернулся: Обаев, говорит, настроил против меня артистов, парализовал мне всю работу. А тот, бедный, звонит, чуть ли не стонет: «Ереке, я пошлю вам заявление, увольте меня, пожалуйста. Из-за аксакала весь театр на ножах, он нас в шеренгу строит, я покажу вам, грозится, как надо работать»... Так я оказался меж двух огней. Едва уговорил Обаева – а он опытный постановщик, двадцать с лишним лет проработал в областной драме – потерпеть, помочь посильно Аскару-коке.

Так, ценой терпения Обаева корифей осуществил свою мечту, а затем снова удостоил меня визитом: теперь, говорит, поеду поднимать уровень Шымкента. Я взмолился: Асеке, подождите, пусть они сами вас попросят. Зачем нам навязываться? Вы ведь профессор, скольких студентов воспитываете, это гораздо более важная работа. Смотрите, говорю, сколько треволнений было в Семее - Вы же не умеете творить бесконфликтно. Аксакал в ответ на меня: и такой я, и сякой, и по папе, и по маме.... Была у него такая черта: слишком много давал языку воли – парень ли, девушка или апайка какая, всех честил без разбору. Его уход в 1994-ом стал, конечно, большой потерей для театрального искусства. Все, и я как министр в том числе, это ясно понимали: ведь он первым торил дорогу к профессиональной режиссуре. Однако обидел он – вольно или невольно – многих. Аскар-коке ведь и с Ауэзовым умудрился разругаться – мол, из-за тебя мне «Абая» ставить не дают.

- А Вы пробовали во время своего председательства в Союзе композиторов помочь Шамши Калдаякову с членством в СК?

- Понимаю, то, что его не принимали в Союз – а это пенсия и т.д. - люди связывают с моей персоной. Но моя воля в данном случае ничего не решала – была буква единого на всю страну Устава. А там было написано: ...членами Союза композиторов СССР могут стать только имеющие специальное высшее законченное образование. Не только Калдаякову, но и таким величинам, как Нургис Тлендиев, Асет Бейсеуов, было отказано в членстве. За Тлендиева на меня обиделся Кунаев, распорядившийся «вызвать Рахмадиева для организации членства Н. Тлендиева». Это была вторая попытка, Нургиса-ага раз уже не прошел через комиссию. Ну, хорошо, я подготовил все бумаги для правления СК в Москве, сам поехал с решением республиканского Союза к Тихону Хренникову.Прошу: «Сам Кунаев лично просит, без членского билета Тлендиева в Алма-Ату возвращаться не имею морального права». Я даже надавил на своего московского шефа, нагло заявив: «Если я тебе нужен, как секретарь, который проводит вашу политику, Тлендиев должен быть членом Союза композиторов». Не помогли ни моя настойчивость, ни высокая протекция – Нургису не утвердили. Что касается Шамши. В один прекрасный день вызывает меня председатель Совета Министров республики Бейсебаев: мне, говорит, Кунаев поручил разыскать Шамши и снова усадить его за студенческую парту; а я возлагаю это важное дело на тебя. Разыскал я за неделю Калдаякова, что было непросто – человек вольный, где хотел, там и жил. Мы с ним ровесники, я без обиняков его просветил. Он, конечно, обрадовался, как ребенок игрушке. Мы ему квартиру выхлопотали, стипендию, я пристроил его в класс Куддуса Кужамьярова. Не успел я со спокойной душой приступить к другим заботам, как ровно через два месяца Шамши снова запил... Сегодня легко говорить, что его не ценили и тому подобное. Не говорю о себе - с ним возились авторитеты покруче меня, опекали, ругали, даже в его семью внедрялись.

...Думаю, в глубине души он не видел смысла в этих «телодвижениях» и по-своему отрицал быт, благополучие, общественный статус. Талант ему Всевышний дал редкий. Иногда грешным делом думаю: кто его знает, а вдруг учеба, эта шлифовка алмазов, исказила бы в нем первозданный дар Божий...

Взять Аблахата Еспаева. Имел звание старшего лейтенанта гвардии, после войны преподавал в Тбилисском военном училище тактику. Бросив 3-й курс какого-то военного вуза (какого?), поступил в наше музучилище. В 1949 году увидела свет его первая песня «Маржан кыз», после этого родились многие другие вещи, которые ныне поются уже как «народные». В чем была проблема этого, не побоюсь этого слова, гениального композитора?

Казахи ведь, особенно полвека назад, через одного все поэты и писатели. Вот они и выстраивались к нему в очередь с просьбами: напиши, мол, к моим стихам проникновенную музыку. А какая просьба без ресторана? То один его ради своей корысти поит, то другой. За каких-то три года сделали его алкоголиком, во второй половине 60-х Еспаев умер.

- За границей «Степную балладу» тоже ныне покойного Тлеса Кажгалиева неизменно воспринимают на «бис». Вы тоже его знали?

- Он мой ученик, а в Москве учился в классе профессора Михаила Чулаки. Однажды, в бытность мою ректором Тлес приходит, хочу, говорит, учиться в аспирантуре.Я развеселился: «Тлес, вот я профессор, а считаю тебя более образованным – ты же и школу и сильнейшую в мире консерваторию закончил под началом такого авторитета как М.И. Чулаки. Его теорию оркестровки мы, сидя здесь, толком не знаем». Оказывается, Тлес хотел научиться казахскому методу.До того все его вещи были исполнены в традициях русской композиторской художественной школы. Я тогда помог ему с зачислением в аспирантуру.

И вот всего за два года после этого разговора он написал фортепианный концерт «Қыз қуу», который блестяще играет Жания Аубакирова и эту симфонию «Степная легенда», в которой мощно высвечены этнические мелодии и ритмы, наповал сражающие рафинированную европейскую публику. Парадокс? Нет – закономерность. Из своих неполных пятидесяти полжизни он провел вне республики, но, как выяснилось, кровь вольных предков-кочевников не остывала в нем ни на минуту.

В память о моем неповторимом ученике я организовал концерт из его произведений. Думаю повторить вечер, т.к. вещи он оставил после себя богатейшие. Он совсем не пил, но болел сахарным диабетом: нужно было беречься, делать инъекции по часам, но... Он умер в 1996 году, прямо в театре, на генеральной репетиции своего балета «Чингис хан», который ставил Булат Аюханов. На его похоронах я плакал горючими слезами, хоть и стыдно было мне так реветь. И, знаете, что камнем легло мне на сердце? То, что его отец, известный композитор Шамгон Кажгалиев не проронил не слезинки. Понимаю, кремень-мужчина, конечно, и все-таки...

До сих пор кровоточит мое сердце и по другому моему безвременно ушедшему талантливому ученику, Омару Несипханову. Он создал потрясающе трагическую оперу «Я верю» на основе одного письма, опубликованного в 80-х годах в «Комсомолке». Его во время войны успела спрятать, замуровав в стене своего дома, белорусская девушка Екатерина Сусанина перед тем как ее угнали в Германию. Умом понимаю, что это судьба, а прежде – воля нашего Создателя, а нутром все еще мечтаю - какие бы вещи написали бы еще мои ребята?..

Укрепить заграницу

- Может, поэтому надо вовремя поддерживать наших соотечественников, вовремя им помогать? Но вот недавно премировали эмигрантов-композиторов Алмаса Серкебаева и Адиля Бестыбаева. Что это за политика такая – укреплять зарубежье?

- Виной этому время. В 1991 году, когда я стал первым министром культуры независимого Казахстана, первым делом я изыскивал средства для обучения за границей нашей талантливой молодежи. Сейчас за рубежом учатся 64 отечественных таланта. Недавно на встрече с Президентом я сказал: «Надо их теперь всех собрать в страну, требовать отдачи. Завтра, состарившись, они нам не будут нужны». Замечательный тенор Каиржан Жолдыбаев работает в Дюссельдорфе: когда, спрашиваю, вернешься? А он мне: а зачем? Я в двух театрах по семь тысяч евро получаю.

Алмаса Серкебаева сманил в Америку Богушевский. Следом в Канаду уехал Адиль Бестыбаев. Министр культуры советовался со мной относительно этих двух: я их поддержал. А почему нет? Оба талантливы. Надо понять: и Алмас Серкебаев и Адиль Бестыбаев уехали не за длинным долларом. Творчество живо востребованностью, а им здесь не заказывали ни оперу, ни балет. Надо отдать должное министру Қул-Мухамеду: ежегодно проводятся конкурсы, и ситуация, глядишь, вот-вот выправится. После нынешнего конкурса я ему сказал: «То, что поощрили Алмаса и Адиля верно. Но вот по эту сторону 130 членов Союза композиторов – они могут и дать новую жизнь казахскому искусству, и свести его на нет. Первую премию не стоит, но вторую и третью им дать необходимо. Знаешь почему? Детей надо держать в творческом напряжении - только тогда они растут. Если ты их не подтолкнешь к большому пути, кто это сделает?»

Есть и другая тенденция. Если раньше мы за десять лет добивались одного нашего лауреата на зарубежных конкурсах, то вот за прошлый год, например, трое казахстанцев победили на трех международных конкурсах. Мелек Шотабаев взял Гран-При на конкурсе им. Глинки, а следом диплом конкурса «им. Семена Козловского» и звание «Лучший тенор»; Жупар Абдуллина - Гран-При на Всемирном конкурсе в Киеве; второе место в Финляндии и т.д. Теперь за них надо крепко держаться – квартиры там, гонорары, педпрактику. Но Шотабаева уже пригласил Большой театр на ведущие роли.

- А произведения казахстанских композиторов по-прежнему не на слуху.

- Это задача телевидения, радио, виной тому несовершенная политика организации «Казақ әуендері». Этой зимой со мной связался дирижер Айтқали ... (?), попросил помочь в организации концерта из моих вещей. 12 марта этот концерт прошел в Астане с огромным успехом: на самом деле люди тянутся к содержательным вещам. Да, казахская музыка «задавлена» западной массовкой. И вместе с тем слушают ведь нашего Куата Шильдебаева, слава Аллаху, уверенно реализующего свой талант. Внимательно слежу и за Балнур Кыдырбек, нынешним председателем СК. Я был очень дружен с ее отцом Балгабеком, он всего на пару лет старше меня, так, что Балнур меня даже «папой» одно время называла. Есть в ней малость от отцовской задиристости. Как то я ее отругал: вознамерилась привлечь в СК музыковедов. Я говорю: не ты учреждала Союз, не тебе устанавливать новые порядки, при чем тут, говорю, музыковедение? А почему бы Союзу нас не пропагандировать, заявляет. Значит, нечего пропагандировать говорю...

Ходоки от культуры

- У отца ее был характер. А что осталось от Союза композиторов сегодня? Все распродано.

- После меня начал председательствовать Жуманиязов, так через полгода все там оказалось распродано. Сам он парень хороший, не должен я в нем ошибиться, я на его жену грешу. Как то недавно был в Алматы, зашел в офис СК, спросил про свой бывший кабинет – отдан в аренду. Нельзя утверждать, что сегодня государство не заботится о творческих людях. Забота есть, но надо быть ходоком: просить, доказывать, если надо, добиваться приема у Президента. На Кирова-Масанчи двухэтажный желтый дом с 1960-го был филармонией, а раньше был «Дворцом культуры» какого-то министерства. Там в мое время Союз построил гараж. Так мои преемники и его продали. Я постарался понять их – рынок, мол – но не смог. Ведь и они состарятся, уйдут, а общество продолжится другими людьми.

Балнур по-своему пытается быть деятельной на месте председателя. Я ей сказал: «До тех пор, пока ты не проложишь путь к Президенту, толку от твоих возмущений не будет». Введи его в суть проблемы аргументированно и полно, его помощники сами тебя найдут.Я трижды-четырежды в год исправно бывал у Кунаева. Ведь как создавался Дом творчества? Я добился приема у главы ЦК: Димеке, говорю, в других республиках Дома творчества есть, а у нас нет. Это не для здоровья, для музыки. И потом – будет у нас этот Дом, будут приезжать зарубежные коллеги, узнавать национальную музыку, вот вам и формапропаганды казахского искусства.

В те времена Союзы композиторов были только у нас, в России, Грузии, Армении, Прибалтике. Я 25 лет возглавлял Союз композиторов, помню, целый год у нас в СК висело объявление «Свободна одна комната для члена СК» - такие были условия для творчества.

В общем, я его убедил. Поехал к председателю колхоза им. Ленина, что за форелевым хозяйством в Тау-Тургене, закреплять выделенные три гектара. И вот, еду мимо хозяйства, вижу – в сторонке раскинулась диковинная местность. Дикие груши, яблони, абрикосы от тяжести плодов клонятся. Рядом горный родник хлещет. Я к Бурдину – дай лучше эту землю. «Ох, какой ты хитрый! И как ты ее увидел?» Я строителей просил: «Спланируйте так, чтобы Дом стоял в окружении деревьев». Позже при поддержке Хренникова привезли из Москвы два концертных и 16 обычных роялей, закупили мебель.

У Гумилева есть понятие о пассионариях, вырывающихся из вязкой массы толпы и идущих вверх по спирали. В 90-е годы наше общество не одолело необходимый этап по спирали вверх, запуталось в путах алчности. Разве было у казахских композиторов время писать оперы, балет, симфонии? Многие перебивались «хитами» и потеряли набранный темп. А разворованное все-равно не пошло впрок.

Кулагер Еркегали

- Аға, можно надеяться, что самое большое Ваше произведение еще впереди?

- Однажды, зашел я в кафе Союза писателей: а там молодые какие-то люди отмечают «четвертьвековой юбилей «молчания» Габидена Мустафина». Это резануло меня по самому сердцу. Он ведь писатель настоящий, помню я и его человечность, а также нашу сплоченность в картах: мы играли втроем – Габит, Габиден, я (Мусрепов, Мустафин – Ред.), а четвертым менялись Брусиловский и Токтамысов

В тот день, задетый за живое, я направился к нему домой. «Зачем пришел, сары бала?» - так он меня называл. «Не думал, - говорю запальчиво, с обидой, - что услышу про вас такие слова». И бросил ему в лицо: «Там, в Союзе писателей, отмечают 25-летие Вашего бездействия!». Он посмотрел на меня печально и будто издалека: «Еркеш, успокойся, айналайын: какой смысл пачкать бумагу, если тебе нечего сказать своему народу?»

Так и я. Не хочу, чтобы кто-нибудь сказал: вот, мол, какую теперь музыку пишет вчерашний кулагер Еркегали. Надо уступать дорогу молодым, быть благодарным судьбе и жизни, а мне грех жаловаться. В 1973 году я был отмечен первой премией на конкурсе ЮНЕСКО – после меня такой чести еще не удостоился ни один казах. Разве не мудро – остаться на этой высоте?..

Алипа Утешева